http://users.livejournal.com/_dmt_/199347.html

2009-04-22 10:39:00

Интервью с Манагером

Олег Судаков, более известный под именем Манагер. Один из центральных персонажей т.н. "сибирского рока", участник групп и проектов "Гражданская Оборона", "Коммунизм", "Пик-Клаксон", "Цыганята и я с Ильича", "Армия Власова", "Родина" и других. Один из вдохновителей движения "Русский прорыв". Интересный публицист, активно печатающийся на сайтах "Русский прорыв", "Русский принцип", "На Злобу", "LentaCom.ru" и других. 20-го февраля этого года Олег был с концертом в Саратове и это интервью я взял у него перед началом концерта. Предполагалось, что интервью будет опубликовано на сайте одного информационного агентства, но, по разным причинам, туда оно не пошло. Поэтому вывешиваю интервью просто здесь. Было бы жалко, если бы оно пропало совсем. Тем более, что буквально вот-вот у группы Олега "Родина" выходит новый альбом "Добровольный Эдем", и, я надеюсь, что это интервью привлечет к нему хотя бы немного дополнительного внимания.

Я оставил практически все, что было сказано, за исключением небольшого финального куска, в котором речь идет сначала о кризисе, а потом о православной церкви - просто времени оставалось уже совсем мало и эти темы получились очень сумбурными и скомканными.

Если кто-то захочет где-то это опубликовать, включая печатные издания - пожалуйста. Хотя лучше все-таки со ссылкой.

- Ты — наверное один из самых известных представителей «сибирского рока». Если назвать несколько наиболее известных представителей, то ты наверняка в их число попадешь. Как на твой взгляд, вообще «сибирский рок», как явление, существовал и что он из себя представля?

- Вот правильно ты сказал — «как явление». В середине 80-х годов в четырех городах, в Новосибирске, Омске, Тюмени и Барнауле... Ну в Томске еще тоже были ребята... Примерно в одно время возник ряд музыкантов, которые говорили на одном языке и на одни темы. Ну м.б. с разной степенью понятливости, слово «талант» тогда еще большой роли не играло. Почему они возникли именно в Сибири, остается загадкой. Чем эта группа была характерна? Ну, с одной стороны, такой четкой социально-гражданской позицией, потому что мы все испытывали большое давление со стороны КГБ, связанное с рок-н-роллом, который считался продуктом буржуазной культуры. Ну и тем более уж в исполнении панков, которые вообще были какими-то экстремистами. А с другой стороны, люди все эти были весьма начитанными, с открытыми сердцами и всегда присутствовала такая метафизическая подкладка и смысловая. Можно даже сказать эзотерическая, в зависмости от взглядов. Каким-то образом это все соединилось и выплеснулось наружу с большой энергией и, как это впоследствии оказалось, с изрядной долей поэтичности. Это было настолько неожиданно и ново для всей тогда еще советской рок-сцены, что появился такой термин «сибирская волна». Она не была похожа ни на киевлян, ни на москвичей, ни на питерцев, ни на уральцев — т.е. на наиболее крупные сушествовавшие тогда рок-н-ролльные центры.

- А Ник Рок-н-Ролл был ближе к вам, сибирякам, или вы воспринимали его, как человека издалека?

- Ну интуитивно было ощущение, что он тоже наш. Он был откуда-то с Дальнего Востока и о нем много разных легенд ходило — он успел в Оренбурге поучиться, в Крыму пожил, на фестивале выступил и попал в одно из закрытых заведений в Киеве. Но, постольку-поскольку не один раз он проезжал через нас и по общему подходу он совершенно не вписывался во все остальные части рок-музыки, то, как мне кажется, он ближе всего стоит к этой «сибирской волне». По ощущению, по духу, по подходу, по наглости, может быть по какой-то широте вот этого вот предельного нерва.

- А сейчас вообще существует «сибирский рок», как единое явление, или уже давно нет? И, если не существует, то когда примерно он прекратил существание?

- Мне кажется, что нет. Ну, если считать, что сам процесс существования связан с воспроизводством и с возникновением новых групп, следующего поколения, то связь прервалась в середине 90-х и с того времени такого типа музыкантов в Сибири не возникало. Немного в другую сторону все это ушло и «сибирский рок» так и остался феноменом середины 80-х — середины 90-х без явного продолжения. Ну не считая, скажем... Ну вот возникла группа «Чернозем», но это же был барабанщик из «Инструкции По Выживанию» и он развился, вырос, у него появились свои песни и то, что «Чернозем» заиграли — это все равно из того времени. По Омску ситуация — ну была «Гражданская Оборона», а потом возникла такая неоправданно забытая группа «Пик-Клаксон», был там Женя Лищенко, я там тоже оказался. Новосибирск вообще был рокерским городом, там фестивали происходили, групп было, минимум, десятки. По сранению с Омском, просто клондайк. Так вот, я думаю, что все это прервалось. Прежде всего это связано со сменой поколений, со сменой идеологии, со сменой структуры жизни в стране. Потому что я очень сильно увязал, появление этого сибирского феномена с последними годами системы. У меня даже была теория о том, что, когда общество приходит в состояние стагнации, уравновешивается, то через некоторое время сам мир, в котором живут люди, не просто консервируется, он приобретает признак вечности. Все его положительные и отрицательные стороны выпячиваются наружу и висят, и ты можешь его принимать, можешь не принимать, но они есть. И они тебя могут заводить и ты об них можешь расшибать лоб. Поскольку тем, кто жил в советское время, тогда, в 80-е годы, казалось, что все это будет продолжаться вечно, и нет никакой силы, которая бы все это свернула, остановила или развернула в другую сторону, то возникла определенная реакция на это время, а когда все это рухнуло, развалилось, исчезло и заменилось чем-то другим, то и сами музыканты были вынуждены искать какие-то другие формы. Например, пришлось решать вопросы религии: «Есть ли бог и что с этим делать?». Пришлось решать вопрос «я и новая власть». Мы были в той или иной степени недовольны структурой той системы: «А эта система как вам вам? А она вообще ни в какие ворота не лезет». К тому же в одно время вообще очень сузился круг слушателей. Вообще не до музыки было. А впоследствии, в конце 90-х оказалось, что эта музыка популярна, но есть параллельно несколько других рядов. Ну вот поэтому не возникло последователей такого же уровня, как Янка, Летов, Неумоев или Черный Лукич.

- А, скажем, «Адаптацию» можно считать продолжателями?

- А это все равно начало 90-х. Ну, если говорить, о каком-то другом шаге, то вот как раз на спаде нашей волны в самом начале 90-х и возник другой шаг. «Адаптация», Саня Подорожный, «Теплая Трасса». Еще существовала такая группа из Тулы — «День Победы». Т.е. она и до сих пор существует, мы вместе периодически играем. Потом москвичи — «Ожог» Кости Мишина, «Резервация Здесь», а сейчас «Банда Четырех». Ну так вот, они все вырастали на классическом наборе — «Гражданская Оборона», немного «Коммунизма», немного «Цыганят», «Инструкция», Черный Лукич, Янка, немного «Кооператива», где-то Коля Рок-н-Ролл. И все это завершалось «Русским Прорывом» — это венец, апофеоз и нечто запредельное. А вот позже уже, после середины 90-х, вслед за «Русским Прорывом», мне кажется, уже ничего соизмеримого не возникало.

- Вот все эти имена, которые ты сейчас называл, все эти люди, делали, а многие из них и продолжают делать до сих пор, песни с очень радикальным содержанием. А ты, как мне кажется, выделялся всегда также и радикальной формой. Твои произведения того времени очень долго казались весьма странными и остаются отчасти новаторскими даже до сих пор. Откуда это пришло? С самого начала было очень хорошее знание западного авангарда, или была просто какая-то рвущаяся наружу страсть?

- Не совсем правомерно говорить, что только я, потому что моим большим соратником по этим музыкальным взглядам был Егор Летов. И «Цыганят», и «Коммунизмы», и «Армию Власова» мы писали вместе. Мы были достаточно давно знакомы, с конца 84-го года. Мы были друзьями, которые соединили взгляды и на эту музыкально-авангардную форму. Возможно, для него большую роль играла западная авангардная музыка. Я ей не в такой степени увлекался. Мне скорее был больше интересен авангард нашей поэзии — Крученых, Заболоцкий, Введенский... И из всего этого получалась наглая возможность и наглое желание экспериментировать с формой поперек всего. Может быть поэтому получалось достаточно оригинально и не в стиле чего-то. У нас была своя изюминка. Самой близкой нам группой по концептуальному подходу были ДК, но даже в этом случае никто не смог бы сказать, что мы их ученики, или продолжатели их дела.

- Но ДК все равно оставались в рамках песенной формы, а вы эту песенную форму разбивали.

- Да, в итоге «Цыганята» — это был авангард в чистом виде. В рамках этого проекта можно было делать все, что угодно. Но все равно всегда же, в любой атональной, в любой шумовой музыке есть внутренняя гармония, то, что и наполняет содержанием эту форму, т.е. такой анти-хаос. В противоположность хаосу — запредельному невозможному авангарду всего, бытия и жизни. Мы пытались выразить определенные идеи — душой, словом, сердцем. Тем не менее, в «Цыганятах» большая часть и текстов и музыкальных идей принадлежала мне, но Егор ужасно увлекся, он не ожидал, что есть еще и вот такая линия. «Коммунизмы» казались достаточно авангардными и эпатажными, а тут оказалось, что и с музыкальной точки зрения можно экспериментировать довольно много.

- Но идея первоначально была твоя?

- Да, идея «Цыганят» моя. Вот «Коммунизмы» сделали все вместе. После первого Новосибирского фестиваля пришла идея положить на музыку Поля Мориа слова «Кукуруза, кукуруза» — из такой всесильной песни, звучавшей тогда по всему Советскому Союзу. Возник такой домашний синтез, который нас очень поразил. Энергии и идей было невероятно много, альбомы писались иногда за два дня, что сейчас кажется просто немыслимым. За какой-то месяц создается четыре альбома, или Егор даже пять альбомов записал. И это было очень радостное совместное творчество друзей, единомышленников и горожан. Костя нам тоже тогда очень сильно помогал, Кузя Уо, его самого это очень увлекло и это был очень большой праздник. Какой-то внутренний прорыв, который мы сами осознали позже. Он заключался не в том, что мы какие-то великие или необычные, а в том, как мы стали воспринимать реальность, в том, что мы себе могли себе позволить с ней сделать по своим взглядам. Если ты достаточно широко рамки раскрываешь, то возможно потом, спустя какое-то время, это позволит тебе этот мир видеть шире.

- Есть такое понятие — музыка для музыкантов. Т.е. есть теоретики искусства, которые разрабатывают новаторские и передовые концепции, радикально отличающиеся от того, что было до них. Они пытаются их как-то воплотить, но получается совершенно не массовый продукт. Получается продукт предназначенный для следующего поколения музыкантов, которые эти идеи уже оборачивают в какие-то обертки, более понятные массовому слушателю. Мне всегда казалось, что тебя как раз можно назвать такого рода теоретиком. Твои проекты казались воплощением долгих теоретических разработок, а ты сам казался, в первую очередь, теоретиком.

- Нет, мне кажется, что не так. Все те проекты, они, во-первых, произошли из самого нашего образа жизни. Долгого теоретизирования не происходило. Была большая компания и все свободное время мы находились где-то и с кем-то — или у Летова, или у братьев Лищенко, или приезжали в Новосибирск. Работали, конечно, почитывая книжки. А потом обменивались опытом, спорили, это был, что называется, околобогемный образ жизни. И все эти теории и взгляды бурлили внутри нашей компании. В молодости, когда все происходит на пределе откровенности, ты очень быстро проходишь «свои университеты», у тебя очень быстро возникает много новых идей. И с тобой своими идеями делятся другие. Поэтому специально теоретизирования, изучения музыкальных теорий, придумывания каких-то ходов, которые опрокинут всех навзничь — этого не было. Скорее было проявление того самого феномена, который сам по себе в себе оживал.

- Ты до сих пор исполняешь много старых вещей. Они весьма радикальны так же и по содержанию. Тот, радикализм, который у тебя был в 80-х, он до сих пор остался? И если остался, то изменился ли он каким-то образом?

- Ну, начнем с того, что, как мне кажется, та реальность, в которой мы живем, не изменилась вообще. В том смысле, что страна, если ее отчуждить от самой себя, поменяла шило на мыло. То, что было в СССР, опять возникло в России. Изменилась внешняя форма, а суть жизни осталась примерной той же. Отдельно взятая партия управляла жизнью в стране, народ проявлял большую политическую аморфность по поводу того, что бы ни делали верхи, товар и вещи играют очень большую роль в сознании людей. Ну есть конечно отличия — честности поубавилось, моральные принципы стали более гибкими и наверное идеалы исчезли практически все, превратились в какую-то немножко наивную детскую сказку. Ну может быть развратились побольше люди. Это неизбежное следствие, никогда ничего не повторяется дважды. Поэтому, если говорить о радикализме тогда и сейчас, посколько я не поглупел и с ума не сошел, то он каким был, таким и остался. Если то, против чего выступали в той системе тогда, осталось здесь и сейчас, то что может измениться внутри тебя?

- Отношение более спокойным и философским не стало? Ведь тогда вы были откровенными революционерами.

- Нет, здесь есть какая-то ошибка. Мы не звали на баррикады. Нам казалось, что мы, на своем уровне, выражаем протест против определенных регрессивных процессов, происходящих в Советском Союзе, которые чрезвычайно сильно зауживают возможности разума и духа на постижение реальности Советского Союза. Еще даже 88-м году я сам один раз брякнул со сцены, что мы считаем себя коммунистами: «Но коммунистов-то мало, мало коммунистов на Земле». И в интервью говорили, что речь идет не о разрушении, а об избавлении от худого. Т.е. никто не собирался свергать советскую власть. Это — миф, ложь и обман. Может быть у Егора в 21-м веке изменилось мнение насчет того, кому отдавать свои симпатии сейчас, но, извините, в 2006-2007 годах от Советского Союза уже в помине ничего не осталось. Самое главное, что его прямые защитники — КПРФ, они же его и сдали напрочь. Что можно говорить сейчас об отдельно взятых художниках, если бойцы сдавали свои позиции? А тогда не было вопроса о том, на какие баррикады. С кем? С представителем Обкома КПСС? Совершенно не было такого представления, что нужно воевать гражданской войной и Их всех убить. Речь шла о том, что Они - мешают. Мы очень любили Стругацких в ту пору и образ идеального мира находили там. Именно конкертно, чем мог заниматься каждый человек в этом мире. Егор любил другую теорию, он называл это Карнавалом. Когда сама жизнь настолько празднична, что ты можешь, к примеру, быть башмачником, можешь художником, можешь пилотом — каждый делает то, что он может делать с огромным удвольствием и, при этом, совершенно не мешая другому. Ну какой в этом радикализм или революционная борьба? Против чего? За что-то - да. Мы, например, видели, что рабочий класс, авангард мирового революционного рабочего класса на 50 процентов потерял свой авангардный облик. Обмишурился, стал слишком много внимания уделять алкоголю, слишком мало стал уделять внимания вообще каким-то процессам саморазвития, просто стал вырождаться. Было понятно, что совершенно необходимо реформирование отношения... Был даже случай, что в 86-м или 87-м году я возил Горбачеву доклад о реформировании этой страны. Поэтому мне кажется, что совершенно некорректно и неправомерно говорить, что мы звали на баррикады.

- А ты сейчас можешь себя коммунистом назвать?

- Ну наверное да... Но называть-то не хочется, потому что слово настолько опороченно... Но, в принципе, взгляды мои остались такими же. Я, по-прежнему, считаю, что в обществе не должна существовать частная собственность. Считаю, что люди должны быть сильными, красивыми и мудрыми. И что закон, в лице милиции, ФСБ или КГБ, должен носить номинальный характер, защищать страну от внешних поползновений, потому что граждане должны быть настолько высокого уровня самосознания, что милиционер будет и не нужен - они сами не допустят проявления чего-то ни было, очень сильно выходящего за какие-то рамки. Наверное другого слова, кроме «коммунизма» так и нет, в Царствии Небесном не так, царство социальной справедливости так никто конкретно и не назвал и не предложил, а поэтому я могу сказать, что да, мои пристрастия остались прежними. Я хотел бы жить в таком обществе, которое раньше называли «коммунизмом».

- В каких-то партиях или вообще политических организациях ты состоял или может быть до сих пор состоишь?

- Я провел с 2002 по 2005 год в НБП, было дело. Постольку-поскольку, с Лимоновым мы были знакомы по «Русскому Прорыву» и он тогда сидел в тюрьме по алтайскому делу, мне показалось хорошей идеей вступить в партию и своим примером поддержать и его и ее радикальную идею. Но, впоследствии мы сильно конфликтовали с Лимоновым, и на конференции 2005 года я был исключен из партии с формулировкой «за антипартийную деятельность». Но я совершенно не сожалею, что я там был, потому что там я видел очень много действительно красивых и идеалистически настроенных молодых людей, которые еще и могли себя защитить хоть на улице, хоть на собрании. А больше ни в какой другой партии я не состоял. Я симпатизировал довольно долго КПРФ, но с годами постепенно эта симпатия проходила, потому что партия не делала ничего из того, что должна была бы делать по своему названию. Все конечно началось с 96-го года, когда выборы, фактически выигранные Зюгановым и проигранные Ельциным, несмотря на гигантскую поддержку в долларах, были просто сданы и Зюганов не стал опротестовывать их результаты. Ну, с тех пор интерес падал, доверие падало. Но я и не мог состоять в партии, из-за того, что я музыкант — возникнет чрезмерное пристрастие и так далее и начнешь давить на горло своей музе. Ну а сейчас КПРФ уже окончательно превратилась в обыкновенную думскую фракцию либерально-демократического толка.

- А какое у тебя сейчас вообще отношение к «Другой России» и к современной деятельности Лимонова и НБП?

- Да наверное спокойное. Мне кажется, что, с момента запрета НБП, что-то надломилось и того размаха и того значения, а ведь НБП действительно была значительной оппозиционной силой, уже нет. И сейчас НБП — это гораздо более успокоенная организация, с гораздо меньшей моральной поддержкой и с гораздо меньшим интеллектуальным и энергетическим ресурсом с разных концов России.

- Из твоих предыдущих слов можно понять, что ты должен быть сильно против того радикального либерализма, который «Другая Россия» декларирует.

- Я не сильно против. Поскольку они сталкиваются с системой... Я не доволен одним моментом — тем, что у нас отсутствует политическая борьба. Так вышло, что Кремль и «Единая Россия» перекроили законодательство настолько, создали такое количество партий и при таком финансовом ресурсе, что полностью убита возможность противостояния им кем-либо. Сам закон и существующее расположение сил блокируют какое-либо действие. Постольку-поскольку, «Другая Россия» как-то выступает против этого (ну для них Путин — враг народа), то я отчасти их поддерживаю. Ну вот, к примеру. Когда в 1929 году Федеральная Резерваня Система обрушила и доллар и банковскую систему Америки, и Америка погрузилась в хаос, они умыкнули у американского правительства 80 миллиардов долларов, 16 тысяч банков были разорены, то нашелся сенатор МакФейден, достаточно богатый человек, никакой не представитель народа и не сторонник коммунистов, который сказал, что виновники всего — Федеральная Резервная Система и, в первую очередь, господа Рокфеллер и Морган. Он смог бросить это в лицо врагам своего американского народа, совершившим злодеяние. Правда в него дважды стреляли и, в итоге, отравили. Но ничего подобного у нас не происходит и произойти не может. Когда я вижу, как у нас происходят голосования и обсуждания в Думе и Совете Федерации, я говорю: «Это же ужас!». Как я после этого могу быть недовольным «Другой Россией»? Она, по крайней мере, такой ужас порицает. Кроме них у нас его не порицает никто, ключая КПРФ.

- Как ты относишься к «диким 90-м»? Их можно за многое ругать, но на мой взгляд, несмотря ни на что, тогда был какой-то момент свободы довольно продолжительный. Просто власть придержащим было на народ наплевать, и было можно очень много того, что нельзя было до этого и что нельзя сейчас.

- Совершенно отрицательно отношусь. Я не считаю, что это свобода. Извини меня, но в эти «дикие 90-е» сто тысяч человек были убиты в криминальных разборках. Кто-то может и назовет это положительным фактом, но я, как был христианином, так им и остался. Я видел детей, родившихся в 90-е, у меня самого приемный сын такой. Если ты когда-нибудь обращал внимание на шестнадцатилетних, то мог бы заметить, как они тянут слова, как они странным образом смотрят, как они говорят. И почему-то они все похожи друг на друга. Будь это Омск, будь Новосибирск, будь Кострома или Москва. Я врубился, что они просто недоедали в детстве, а их родители безумели, и вот это сдержанное и сумрачное отношение к миру просто проявилось на их лбах. Это были далеко не «свободные 90-е». Когда дипломированные работники делали шапки, изучали массаж или красили ногти для того, чтобы выживать и кормить детей — какие это «свободные 90-е»? Когда питерский морской порт отошел в частные руки, когда куча людей была просто убита на улице, или просто спилась, или умерла от инфаркта — это ни какая не свобода. Это ни какие не счастливые годы. Это — годы утраты человеческого достоинства. Их можно сравнить, отчасти, с 1905 годом, когда было сказано «подешевел человек за революцию». Он просто превратился в товар, в куртку, которую можно вышвырнуть и купить себе другую. Я конечно не сильно пострадал, меня не убили, но я все это видел. Это может и кажется свободой — когда ты можешь взять пистолет и запугать кого-нибудь или получить скважину на «СургутНефтеГазе». Но это — вещь, не связанная со свободой, это — вещь, связанная с беспределом. И до сих пор каждый день, каждую секунду в Москве убивают человека. Везде — рядом с Лужниками, рядом с ФСБ, рядом с Кремлем. В Кремле может быть тоже убивают, но сводки нам об этом не сообщают. Нет, я не считаю, что это — свобода. Это просто время, в которое возникла странная анархическая ситуация, из которой вытекли наши дни. Может быть единственный момент, который вызывает у меня радость — это момент, когда господин Руцкой был вице-президентом Российской Федерации, Ельцин находился где-то там, на даче, а он исполнял обязанности президента Российской Федерации. В этом время Гамсахурдиа двинул войска на Цхинвали, а Руцкой, т.к. страстная натура, пилот, снял трубку и сказал: «Господин Гамсахурдиа, если в течение четырех часов штурм Цхинвали не прикратится, я поднимаю наши МИГи и наши эскадрильи будут бомбить ваши позиции». Через четыре часа штурм Цхинвали был прекращен. Вот это — единственная история из 90-х, которая вызывает оптимистические ощущения.

- Прошлогодняя история с Цхинвали у тебя вызывает такие же ощущения?

- Ну до такой степени нет, но вообще я целиком на стороне Российской Федерации и правительства Российской Федерации. Правильно вошли, правильно ввели и правильно остановили. Когда расстреливают безоружных людей, это никогда не бывает красиво.

- А ты можешь назвать себя «русским националистом»?

- Такой вопрос специально для органов... Ну да, я подсчитал, что на 7/8 из славян, из русских, на русском говорил мой отец и деды. Постольку-поскольку, мы живем в Российской Федерации, мы можем говорить о наличии у нас русских. Хотя уже непонятно, можно об этом говорить, или нельзя. Потому что русского народа не существует официально, если верить Конституции. У нас есть башкирский народ - он имеет свой субъект, есть чеченский народ - он имеет свой субъект, есть якутский народ — он имеет свой субъект. У нас есть, к примеру, саратовский народ — у него есть свой субъект Саратовская область. У нас есть питерский народ, есть омский народ, но у нас нет русского народа и у нас нет русской республики, которая являлась бы субъектом русского народа. Ну и т.к. я — русский человек и я вижу, как спиваются русские, я, естественно, русский националист, я сторонник возрождения русского народа и организации русского субъекта и прекращения вымирания моего народа.

- Ну и последний вопрос. Твоя творческая карьера продолжается уже почти четверть века. Но за это время вышло очень мало студийных записей. Если я не ошибаюсь, только 5 или 6 альбомов. С чем это связано?

- Я не знаю, как это объяснить. У меня был большой перерыв в музыкальной деятельности с середины 90-х годов. В начале 2000-х из некоторого упрямства я возродил проект, мы записали один альбом, потом другой. Но, в начале 21-го века, как ты сам понимаешь, музыка такая не очень популярна. Только одна группа из нашего поколения выжила и собирала тысячные залы — «Гражданская Оборона». Поэтому не всегда удается легко записать новые песни и куда-то пристроить, да еще и издать. Они не очень хорошо расходятся, а слушатели уже повзрослели, чтобы снять студию нужно тысяч 100-150, а мы все живем от зарплаты до зарплаты, у нас таких денег просто нет. Поэтому мы все так же пишем все в домашних условиях, но бывают накладки — кто-то на вахте находится, у кого-то болезнь. Но вот весной у нас наконец выходит новый альбом Родины, полностью с новыми вещами, называется «Добровольный Эдем».

(Олег Судаков - Дмитрий Толмацкий, Саратов, 20.02.09)